"Менестрель" 1982, № 1 (январь — март), стр. 19
Этюды о Киме
М. Житомирская
Данная статья представляет собой запись комментариев к ознакомительной программе, посвящавшейся творчеству Юлия Кима. Отсюда её фрагментарность и повторы, преодоление которых оказалось совершенно непосильной задачей.
Большинство песен Кима — смешные. Как бы серьёзен ни был предмет, повод посмеяться всегда находится. Поэтому в абонементах “концертов-лекций” о самодеятельной песне Киму всегда достаётся лекция на тему “Юмор в самодеятельной песне”. Но совсем не всё в его концерте укладывается в такое определение: ведь юмор предполагает несерьёзное, лёгкое отношение к теме, а Ким почти ко всему, о чём поёт, относится вполне всерьёз; есть у него, конечно, и просто шутки, но их не так уж и много.
Некоторые говорят, что Ким — сатирик, но, видимо, ошибаются и они. Ведь сатира — это бичевание социальных пороков, и герой важен ей лишь постольку, поскольку он представляет собой определённый социальный тип. Произведений такого рода у Кима тоже немного: в основном его интересует сам человек, а социальная среда — скорее фон для раскрытия его душевных качеств. Именно поэтому Ким с такой лёгкостью пускается в путешествия по разным странам и эпохам, совершенно не подбирая их по признаку какого-нибудь поверхностного сходства с современностью: вечные типы и вечные вопросы существуют всюду и всегда актуальны.
На сатирика жанр накладывает очень серьёзные ограничения: так, ему не положено сомневаться, и из-за этого он всякий раз вынужден упрощать и действительность, и героев, объявляя одно — недостатком, а другое — достоинством. Ким же может сомневаться вместе со своими героями. Когда доисторические Учитель и Ученик обсуждают вопрос о соотношении мысли и действия, в первом куплете мы готовы признать, что правда — на стороне Ученика, во втором нам кажется, что прав Учитель. Финал песни высмеивает позицию Ученика, но усиливает ли это правоту Учителя?
Итак, мы смеёмся, но то, чему мы смеёмся — не юмор и не сатира. Похоже, что эта разновидность смешного не имеет названия. Не надо думать, что название требуется изобрести только для песен Кима. Ведь смешное, скажем, в пьесах Володина, к которым Ким написал столько песен, — той же природы. А что можно сказать о комедиях Шекспира? Юмор это или сатира, или, может быть, не стоит пытаться загнать их в эти литературоведческие рамки?
В литературоведении хорошо известно название приёма, с помощью которого Ким достигает “комического эффекта”, — ирония. С помощью иронии Ким приближает к нам образ своего персонажа, делает его родным и понятным. И нам нравится узнавать себя в Кольке-хулигане и в затравленном преподавателе, в Розалинде и в Зизи, в бравом одноглазом пирате и в министре Лебо: ведь всё это содержится в каждом человеке.
Понятно, что человек, узнав себя в каком-нибудь не слишком симпатичном персонаже, постарается преодолеть в себе его черты. Интересно другое: та же ирония даёт нам возможность узнать себя в положительном персонаже, “низводя” бывшего рыцаря без страха и упрёка до уровня обыкновенных людей. И здесь человек может задуматься: а так ли я плох, как мне казалось? Может быть, и я способен “вдруг ощутить” в себе благородство, может быть, “носороги с рогами на носу” и меня не испугают, может быть, повстречав корабль Роберта Смита — грозы морей, я, дрожа от страха и моля Бога о пощаде, всё же попытаюсь попасть брандскугелем “в крюйткамеру его”? Ничего подобного нельзя было бы предположить, если бы песня была выдержана в серьёзном тоне. Ирония возвышает нас, побуждает становиться лучше.
- Лирический герой
Лирического героя в песнях Кима нет. Одни персонажи. Из-за этого многие считают, что Ким, так сказать, “увлекшись стилизациями, забыл о душе” и прячется под личинами своих героев. Они предпочитают ему тех бардов, для которых разорвать рубашку на груди — обычное дело. Доля правды состоит здесь в том, что Ким действительно более сдержан, чем остальные. Но он никогда и ни от кого не прячется. Он присутствует в каждой песне не менее явно, чем автор, скажем, в любом драматическом произведении.
Так что в любой песне присутствуют как минимум двое: персонаж и сам Ким. Песни Кима о себе самом не являются исключением: в них он рассматривает себя “со стороны”. Персонажу может быть доверено высказать точку зрения Кима на какой-то вопрос, причём для этого персонажу вовсе не обязательно быть “положительным”. Таковы, скажем, Шут и Жак-меланхолик или Глава племени из “Двух стрел”, но в этом же списке неизбежно оказываются Ходок из той же пьесы и Адам Адамыч Вральман.
Баллада отличается от монолога тем, что о персонаже рассказывается в третьем лице. Это иногда порождает “растраивание”: в балладе о крысе, к примеру, кроме автора и крысы присутствует рассказчик. Даже не зная, кто это, можно без труда предположить, что данный человек отличается от крысы разве что полным равнодушием к музыке.
Но это песни. А не так давно мы познакомились со стихами, в которых Ким появился — наконец-то! — один и без маски. И здесь все недоверчивые могут убедиться, что это — тот же самый Ким, который якобы всё время прятался от нас, и которого мы в действительности отлично знаем.
- Иронический человек
Мне Ким всегда представлялся похожим на Иронического Человека из стихотворения Юрия Левитанского. Стихотворение это, очевидно, никак с Кимом не связано, так что сходство тем более замечательно.
“Мне нравится иронический человек.
Он, в сущности, героический человек.
Мне нравится иронический его взгляд
На вещи, которые вас, извините, злят.
И можно себе представить его в пенсне
Листающим послезавтрашний календарь,
И можно себе представить в его письме
Какое-нибудь старинное “мил-сударь”...”
Ким действительно очень любит монологи, относящиеся к давно прошедшим временам. Но не позавчерашний, а послезавтрашний календарь держит в руках старомодно выглядящий герой Левитанского. И если зал овацией встречает песню “умри, гусар, но чести не утрать”, то не означает ли это нашу готовность и в самом деле приобрести кое-какие из забытых, старомодных, но очень ценных добродетелей.
“...Но зря, если он представится вам шутом.
Ирония — он служит ему щитом,
И можно себе представить, как этот щит
Шатается под ударами и трещит...”
Да, и шатается, и трещит. Ирония не безотказна, хотя отказывает крайне редко. И тем серьёзнее мы воспринимаем неиронические вещи Кима: если уж он не пошутил, значит, дело и впрямь нешуточное. Если он написал:
“...Грянет бешеная вьюга,
Захохочет серый мрак
И спасти захочешь друга,
Да не выдумаешь, как...”
то речь здесь идёт о самой настоящей трагедии.
“И всё-таки сквозь трагический этот век
Проходит он, иронический человек,
И можно себе представить его с мечом,
Качающимся над слабым его плечом...”
На этом можно было бы и закончить, но хочется обратить внимание на одно обстоятельство.
- Вопрос о жанре
При попытке дать определение самодеятельной песне Ким как правило оказывается исключённым из числа бардов. Начнём с ерунды: он, как заправский поэт-песенник, сочиняет тексты и отдаёт их профессиональным композиторам. В результате появляются песни Кима, об адекватном исполнении которых под гитару не может быть и речи. Более серьёзное обвинение: Ким — профессиональный автор песен. Песни (не концерты, что “теория песни” допускает, а сами песни) — это основной источник его заработка. И, в отличие от остальных бардов, пишущих в основном что захочется, Ким сочиняет по преимуществу “на заказ”, и, похоже, именно так он умеет лучше всего.
Впрочем, обо всех проблемах, связанных с положением профессионала и необходимостью отдавать текст в чужие руки, Ким сам писал в своей статье “Плюсы и минусы” (“Менестрель” №1, 1979 г.) Что же касается одолевающих нас “теоретических сомнений”, то они могут означать только одно: все существующие определения самодеятельной песни не в состоянии справиться со сложным случаем, который представляет из себя творчество Кима.
Если кто-нибудь скажет нам, что Ким — не бард, мы, во-первых, очень удивимся, а во-вторых, петь его меньше от этого не станем. Что же до самого Кима, то и у него на этот счёт сомнений нет: он твёрдо убеждён, что сейчас продолжает делать примерно то же самое, что двадцать лет назад, и что это дело у него общее с остальными бардами:
“...На гитаре играем, на сцене, на писчей машинке, — Вроде врозь, а с другой стороны — вроде как в унисон...”
И очень важно для нас это ощущение “унисона”, которое, судя по некоторым признакам, знакомо далеко не всем.
*
